Н.М.Ядринцев

Народное-областное начало в русской жизни и истории*

Если мы спросим “что такое область, что такое провинция”, у людей, обладающих даже историческими познаниями и образованием, то мы натолкнемся на массу разнообразных ответов, которые выразят самые различные воззрения, миросозерцания и возбудят непримиримые противоречия. Но всего хуже обращаться с этими вопросами к людям, которые об исторических вопросах не имеют никакого понятия, которые не знают ни жизни народной, ни провинции. Всего хуже, если мы обратимся с этим вопросом к столичному россиянину, который давно живет интересами столицы, происхождение свое забыл, утратил понимание, чем и кем он кормится и существует и третирует провинцию и Россию, как вещи, без которых он может легко обойтись. Для таких людей странно слышать, что есть областные и провинциальные вопросы и даже специально “областной вопрос” в смысле типического обобщения исторической роли области. Недавно еще один столичный публицист изрек, что какая-то газета изобрела, новый вопрос “областной или провинциальный”, изобрела, вероятно, также, как столица изобретает вопросы “об элеваторах” и “джутовых мешках” и о многих других предметах, занимавших столбцы ежедневных газет. В самом деле, право изобретать вопросы принадлежит центру и столичному философу. Но область, какое же она имеет право на свои вопросы? Давно решено и подписано, что русская провинция и область влачат свое существование без смысла и цели, без разума и сознания. Не будь толчка из столицы, не явись советов и руководительств в столичной печати и интеллигенции, и она, конечно, заглохла бы и погибла бы, вероятно, не сумев прокормить себя и начав ложку подносить ко лбу и носу, вместо рта. Не даром столько высокомерия и глумления раздается над провинцией, над ее обществом, над всей ее жизнью**). Говорят, что жизнь провинции в последние 25 лет несколько изменилась: здесь видно сознательное отношение к своим интересам, видны признаки умственной жизни, в провинции народилась своя умственная сила, есть уже своя печать, литература, есть определенные стремления и начало исторического самопознания. Сказывают, будто в разных местах многоплеменной русской земли идет и копошится работа, правда, будничная, незаметная, но плодотворная в смысле развития, поднятия общего уровня народного интеллекта. “Сказывают”, – но во всем этом могут сомневаться наши столичные скептики. И в часом деле, где тот бытописатель провинции, где ее историк и хроникер, который бы подвел итоги ее существования за 20 последних лет, где найдется умственная сила и практическое знание русской жизни настолько, чтобы охватить все частные вопросы, все интересы русской провинции так, как они выразились и в деревне, и в городе, – в земском хозяйстве, в городском самоуправлении, в губернском обществе ( разумея десятки областных обществ), в провинциальных центрах и на окраинах, среди различных частей России и племен, ее составляющих. Едва ли, однако, такой бытописатель найдется даже среди всезнающей столичной интеллигенции. Поэтому откладывая вопрос о текущей жизни провинции, о ее самосознании, как вопрос спорный, не обратиться ли нам лучше к прошлому. Вот с этой целью мы хотим познакомить читателей с областным вопросом, как он понимался историками. Мы решили, что провинция прозябала и прозябает без признаков жизни, воли и сознания. Но такова ли была жизнь русской области в ее многолетнем историческом существовании? Действительно ли эта область только прозябала? Неужели здесь нет и не было никакого разумного, сознательного инстинкта жизни? Странный вид представляло бы государство, если бы согласиться со взглядами людей, утверждающих подобное положение, отрицающих историческое значение области, ее живучесть и творчество. В центре, по их понятиям, все – ум, знание, воля, сознание общенародных интересов, руководящая идея в истории, за то в остальном организме полная апоплексия, как будто эти 90 миллионов провинциалов мертвые существа, не сознающие своего существования и цели жизни без указания, без электрического воздействия центра. Провинция и области должны казаться, по этому взгляду, не живыми телами социального организма, не группами, связанными историей и этнографическим родством, экономическими интересами, обычаями, общими стремлениями, а какими то казенно размеренными районами с кадрами населения, отсчитанными ради удобства централизации и не имеющими между собой ничего общего. Мыслимо ли, однако, так думать? Вопрос, которого мы хотим коснуться исторически, таким образом, затрагивает другой не менее существенный и важный вопрос, “что такое наша провинция, чем она была, чем будет, чем должна быть”? Эти вопросы задавались не нашею одною историческою жизнью, они являлись также у других народов и близко стояли вообще с вопросами самыми дорогими, народно историческими. Часто они решались то в одну сторону, то в другую, но решать их было нужно. Там, где преобладало миросозерцание, чисто централизационное и значение местной жизни умалялось, там, понятно, весь блеск, сила и значение приписывались одному центру; области же отводилась ничтожная роль. Наоборот, когда в виде реакции проявлялось другое настроение и миросозерцание, когда сознавалась потребность всестороннего развития государства, и провинция пробуждалась; понятно, что лозунг изменялся. В одном случае, на вопрос, “что такое провинция”, отвечали – “ничто”. В другом случае, на вопрос, “чем она должна быть”, отвечали – “всем”. Это проявление двух воззрений на народную жизнь и на отношение местной областной жизни к жизни государственной не могло обойти и нас. Это выразилось в инстинктах областных масс, в стремлениях к обновлению провинциальной интеллигенции, это сказалось в направлениях писателей, наконец, выразилось в целой исторической школе.

Не занимая пока наших читателей изложением того, как идея эта усваивалась обществом, как доселе она им смутно и сбивчиво понимается в литературе, как медленно эта идея занимает позицию, не смотря на то, что местная жизнь дает себя чувствовать, мы предпочитаем, для ознакомления с этим явлением, стать на почву научно-историческую и познакомить читателей с представителями областного направления в русской истории.

В русской истории весьма долго, как и во всякой истории, господствовала теория государственно-централистическая, причем областному началу придавалось весьма мало значения. За то историками государственниками никогда не отрицался элемент народности или понятие народа, на который опиралась сама могущественная централизация. Если вы начнете анализировать понятие о народе и народности и вникните в ту совокупность интересов, которые они заключают, вы у всех историков найдете признание народно-областных групп, стремлений, бесчисленных частных и местных вопросов, из коих слагалась государственная и общая народная жизнь. Дело было, стало быть, не в отрицании народно-областного элемента, а в большем или меньшем значении, приписываемом ему. Когда история, как наука, бывает в периоде своего детства, тем смутнее она понимает народную жизнь и ее функции. Собственно, вся историческая жизнь ей представляется рядом событий, явлений и происшествий, которые двигает кто-то, как deus ex machina, направляя, устрояя и предначертывая народный склад и жизнь. Это то же, что когда-то было в объяснении целесообразности природы. Но по мере того, как философия истории расширяет свои горизонты и взгляд на роль народа, и воззрение на его жизнь изменяется: народ не является пассивною массой, он все более выходит на арену истории и тем более получает значение творческая жизнь и работа народная во всех ее проявлениях. Эти воззрения не могли не выразиться и в русской истории. Представителями такой школы явились два новейших историка, пользующихся блестящей репутацией – один, давший массу монографий и очерков по истории государства, другой, скоро сошедший со сцены, набросавший очерки философии русской истории. Эти два историка были: Н.И.Костомаров и А.П.Щапов.

Историческое направление их выдвинулось в лучшую эпоху русской общественной жизни, в момент, когда Россия призывалась к новой жизни. Их историческая теория, провозглашенная с кафедр университетов, была первым самобытным взглядом русской науки и возвещала новую эру для России вообще. Это воззрение, прежде всего, было благою вестью для области, оно внушало этой области, что она нечто, что для нее возможно будущее, что она не последняя сила в государственном организме. Оба историка были детьми окраин, и интересы области, областных масс, как и народа, были более близки и понятны им. Но этого мало, они широко и глубоко охватили самую жизнь государственности и показали тот творческий процесс, то развитие, какому следовала вся жизнь нации. Они угадывают народные стимулы, народные страсти и инстинкты, и, улавливая их в частные местных вопросах жизни, лучше всего понимают жизнь народную. Самая идея истории не только не умаляется от этого, но получает новый ореол и новое обаяние. Историческая жизнь народа представляется более осмысленной, становятся перспективы, открываемые для будущей исторической работы, бесконечными, прошлое неисчерпаемым.

Если Н.И.Костомаров, как бытописатель и блестящий истории, развертывает нам событие за событием, где мы видим все мускулы, фибры и нервы народного дела, среди которого играет такую роль областной элемент, то Щапов сразу развертывает нам картину истории с канвою этого элемента, создающего гражданственность: историк-философ поднимает областной элемент до высоты, доселе недосягаемой. Он открывает в архивах древнюю областную грамоту и челобитню, залежавшуюся в Соловецких стенах, задумывается над ней, проникает смысл этих древних Cahiers, воскрешает здесь мысль, стремления, желание древней области, ее борьбу, ее страсти и затаенные желания, словом ее душу. Он делает эту челобитную подкладкой русской истории и чертит смелый план ее изучения. С этим взглядом, открывавшим новый элемент, новую силу в русской истории, мы познакомим читателя в следующем очерке и постараемся связать историческое прошлое с современной жизнью русской провинции.

II

Воззрение историка Щапова на область и областную историю были выражены в его речи, произнесенной им при вступлении на кафедру русской истории в казанском университете. Вот суть этой лекции:

“Скажу наперед: не с мыслью о государственности, не с идеей централизации, а с идеей народности и областности я вступаю на университетскую кафедру русской истории”– так начал Щапов свою вступительную лекцию.

“В настоящее время, кажется, уже утвердилось убеждение, что главный факт в истории есть сам народ, дух народный, творящий историю; что сущность и содержание истории есть - жизнь народная ... Но вот другое начало, которое еще не сознано ясно в нашей науке – начало областности... У нас доселе господствовала в изложении русской истории идея централизации; все разнообразные особенности, направления и факты провинциальной исторической жизни подводились под одну идею государственного развития. С эпохи утверждения московской централизации, в наших историях все общее и общее говорится о внутреннем быте различных провинций. Между тем, русская история, в самой основе есть по преимуществу, история различных областных масс народа(история постоянного территориального устройства, разнообразной этнографической организации, взаимодействия, борьбы, соединения и разнообразного политического положения областей до централизации и после централизации). Только в русской истории вы встретите своеобразное, территориальное и этнографическое самообразование областей путем колонизации. Разнообразные областные летописи долго будут повествовать вам про вековую, особую самобытность, раздельную жизнь и взаимную борьбу областей. Потом московская летопись заговорит о развитии громадной, государственной, географической централизации московской, а в областных летописях раздастся самый энергический протест, вопль областных жизней против насилия москвичей, против централизации, против собирания русской земли”.

“Так, областной элемент был самым жизненным, господствующим началом, главным мотивом исторического движения до централизации; он выдержал энергическую вековую борьбу с соединительной централизующей силой государства; он многозначительно выразился в смутное время, во время этой великой борьбы областных общин, проявился на земских соборах XYII века, сказался в разнообразных областных движениях, демократических и инородческих... и мы, изучая русскую историю, оставляем почти без всякого внимания этот областной элемент, сколько загадочный, столько же, быть может, зиждительный, плодотворный элемент нашей будущей цивилизации. Русская история, основанная на идее централизации, исключающая идею областности, есть то же, что отрицание существенного, жизненного значения областей, как разнообразных органов в составе и развитии целого политического организма – всего народа. А кто не знает, что без знания устройства и отправлений различных отдельных органов тела нельзя понять жизни и отправлений целого организама? Так точно и без знания разнообразной историко-этнографической организации, характера, понятий, воззрений, верований, сочувствий и антипатий областных масс народных невозможно полное и отчетливое ясное понимание русской истории. Невозможно тем более, что слишком многогосложен историко-этнографический строй наших многочисленных и обширных областей.”

“Как нет в Европе самого малого государства, которое бы едва могло равняться с одною из областей России, так нет в Европе народа, который бы отличался таким провинциальным этнографическим разнообразием, как народы, обитающие в разных русских областях. Много-ли общего, например, между малороссийским и белорусским, и сибирским населением? Много-ли общего между Польшей и Камчаткой или между Кавказом, Архангельской областью и Казанским краем? и т.д.”

“Уже в первой четверти нынешнего столетия не только люди науки, но и лучшие государственные люди сознавали и официально высказывали то убеждение, что “должно обращать внимание на совокупные права многих и великих областей, составляющих обширную российскую империю, что государство должно вполне соответствовать всем выгодам местного положения различных областей и главному – характеру народов, населяющих эти области...” В последнее время, кажется, и в самых провинциях стала пробуждаться потребность мало по малу возникающие в нашей провинциальной литературе областные сборники, историко-статистические описания губерний и провинций и издание областных актов. Областные сборники могут служить не только руководством нашего областного самопознания, но и органом возбуждения в провинциальных массах – идей политического самопознания и саморазвития, в составе целого государственного союза.”

“Итак, с мыслью об областности и народности, я избираю для своих учений историю великорусского народа, или великорусского народа, или великорусских областных общин, в связи с Сибирью. Здесь, в Великой России, был центр исторической борьбы областного элемента и народности с централизацией. Здесь решалась судьба всех многочисленных, обширных и разнообразных областей и сосредоточилась их новая историческая жизнь – государственно-союзная, и, если можно так сказать, здесь сковывается, держится будущее наших областей. Кроме того, в этой части русской истории есть много таких важных, первоклассных вопросов, которые доселе ждут еще исследования, как, например, вопрос о колонизации и значении ее в русской истории, или хоть тот же современный вопрос – об историческом значении московской централизации и т.д. Без дальнейших предисловий, спешу сообщить вам, мм, гг., общий взгляд на историю великорусского народа до централизации и после централизации областей...”

Такова была канва лекции покойного историка. Он блестяще очерчивает с этой точки зрения периоды, переживаемые областью, следит за моментами, когда в ней живее бьет пульс жизни и, наконец, замирает. Здесь каждое слово блещет новой мыслью. Смелый ум его не путается в подробностях и исторических деталях, но прямо выходит на большую дорогу. Он указывает всю важность изучения народно-областной жизни. Его великий исторический труд в этом направлении был прерван последующими событиями его личной жизни. Но мысль начала получать осуществление. Задача исторического исследования жизни народа и крестьянства выступила рельефней после 19 февраля 1861 г. и имеет уже заметных сторонников ее в лице молодых ученых, как В.И.Семевский, Ковалевский, Постников и другие. Но изучение это не может быть доведено до конца и исчерпано сразу.

История народа и масс расплывается в областной жизни, среди разнообразнейших ее условий. Мог ли все это охватить прежний историк центра, есть ли возможность в настоящее время набраться для этой истории даже материал? Ясно, что здесь предстоит огромная подготовительная работа, требующая множества сил. Эта работа будет доступна только в областях специализированная и локализированная. Изучение народно-областных этнографических групп становится неприменным условием народной истории. Вот неизбежное направление, которое должна получить новая историческая работа в ее последовательном развитии. Государственность вызывает потребность изучения области. Это же изучение создает жизнь и самостоятельный труд для самой области.

III.

Когда покойный Щапов, как историк, коснулся истории русской области и провинции, он, как Антей, получил страшную силу. В этом изучении его утвердило знакомство с С.В.Ешевским, разрабатывавшим колонизацию северо-восточного края и поморья России. Здесь в первый раз даровитый историк увидел золотоносную жилу истории. Он накинулся на соловецкие рукописи, как на драгоценный открытый клад. С свойственной ему страстностью он отдается этой работе, ревнует Ешевского, может быть, потому, что находит его задачу узкою, и у самого его зреет план более широкого изучения. Действительно, скоро он его развертывает. Как не сильно привлекали внимание Шапова тогдашние современные вопросы общественной жизни, как ни часто возбуждали в нем стремление заняться обсуждением и истолкованием их, как не велика была охота решить их по своим воззрениям, необходимость останавливала его работы на строго научной почве. Он добивался отыскать связь между началами старинной русской народной жизни и современным ее течением, желал осветить исторический путь, по которому должны идти живые потомки сравнительно с предками.

Этот первый период исторических работ А.П.Щапова мы должны признать самым зрелым, плодотворным, лишенным последующей теоретичности и фантастичности, так сказать, действительным плодом глубоко фактического изучения, проникнутого вполне оригинальным, самобытным взглядом, дающим ему право на настоящего представителя целой школы.

В это то время Щапов создал свою систему исторических взглядов и убеждений, развил план образования и устройства России в древнюю пору и постепенного изменения начал народной жизни. Уже в статьях, напечатанных в “Православном Собеседнике”, он, по местам, развивает свое воззрение на древний земский склад русской жизни, особенно на начало образования нашего отечества путем колонизации, упорным трудом “посаженья и поставленья деревень на лесах”. В областях финских, по его словам, свободные земли начинают правильно разрабатываться с постепенным наплывом русского народонаселения; появились поселки из вольных охочих людей, заселились владельцами страдомые деревни, а с ними пришла практически разумная хозяйственная сила. С другой стороны, в северо-восточном краю земли русской стали воздвигаться и устраиваться монастыри, которые служили зачатками, починками заселения необитаемых лесных и болотных местностей, проводниками дальнейшей колонизации и распространения культуры. Русские подвижники содействовали обработке неблагодарной земли, прокладывали пути сообщения в глухих трущобах и содействовали привлечению поселенцев и разработке огромных пустынных пространств северного поморья. Путем народной колонизации совершалась победа над дикой природой, а путем церковной или монастырской колонизации византийский элемент помог воспреобладать русскому человеку над дикими племенами инородцев и обрусить их.

В 1859 и 1860 годах, вопрос о колонизации развился шире во взглядах Щапова, постепенно занимал его и сделался основным для образования внутреннего устройства России и для склада своеобразной народной жизни. На нем он старался основать удельный и областной порядок, отрасли управления и суда, общественной экономики и проч. Так, по его выводам, путем колонизации началось самообразование областных земских общин с их “самоуправлением”.

Вследствии земского саморазвития и самоустройства, организовалась “сельская община, городская община, уезд, стан и волость”; последние деления имели сначала хозяйственно-промышленное значение, а потом административное. Границами участков и крупных местных делений служили речные системы или окраины разработанной земли, “покамест топор, соха и коса ходили”. Имея в виду естественное возникновение внутреннего областного строя, на основе “историко-географической”, Щапов, в то же время, придавал большое значение племенным особенностям народонаселения, считая “историко этнографический” элемент основой земского строения.

На историко-этнографической основе, при земской самобытности областных общин, создался “конфедеративный союз всея земли русской”. Начала “народосоветия” или земско-общинного устройства служили основой для свободного склада всего юридического и политического быта России: 1) в мелких общинах явился “мирской сход или мир, сельская сходка, громада, мирское согласье” у раскольников; 2) в городских или больших собраниях формируются “сходы на думу, на веча”, в других местах “сеймы, рады, казачьи круги”; 3) следующими собраниями городских и сельских сходов служили “областные земские советы”, и 4) наконец, для связи всех областей явился “совет всей земли”, или “земский собор”.

Вместе с подробным исследованием основ самоуправления, А.П.Щапов основательно изучил старинное русское хозяйство и его начала. Экономический быт, по его взгляду, тоже создался естественным путем колонизации и промысловой деятельности, сообразно с местными условиями; крестьяне сажали деревни “пашенные, бортничьи, рыболовли” и проч. Вольные ремесла и рукодельные промыслы развивались тоже сообразно с природою и удобствами местности и характером населения; далее “города” возникали путем торга, а “погосты” путем “гостьбы”. Внутренне поземельное самоуправство и экономическое саморазвитие носило областной оттенок; поэтому предметы труда и производства в разных местностях были неодинаковы: новгородцы отличались плотничеством, поморы звероловством и рыболовством, другие области славились путями “ухожаями” хлебными, соляными и т.д. Оклады податей и пошлин собирались по поземельным участкам, промыслам и торгам.

Самый взгляд Щапова на раскол после 1859 г. сложился под влиянием выработки определенных воззрений на земское устройство старинной России. Вместо невежественной толпы, раскольники явились народной массой, практически разумной; мысль и учение их были жизненны и полны глубоких общественных вопросов. Раскол выдвинулся с выработанной системой, как общинная оппозиция податного земства против ненормального государственного строя церковного и гражданского, против рабства, насилия совести и всех новых стеснительных мер. Стремление раскольничьих общин к особо-областному самоустройству выразилось очень рано: возникли общины “поморские, стародубские, донские, керженские, казанские, сибирские” и проч. При различии воззрений и характера жителей, создались своеобразные толки и согласия, с отличительными чертами верований и мнений. Но все они отстаивают права и личность вольных людей, старинные народные льготы, земское самоуправление и свободную промышленность, сообразно с хозяйственными потребностями и правовыми обычаями народа.

В 1859 и 1860 г.г. Щапов прочел студентам академии между прочими в числе лекций, об “удельном периоде” или областном; об этом периоде он составил чрезвычайно живой и свежий очерк, положив в основание идею самостоятельного образования княжеств или земель, с их отличительными особенностями, с колонизационным саморазвитием и общинной автономической жизнью; при этом он почти не касался взаимных отношений удельных князей и вражды их между собою. А.П.Щапов в это время, между прочим, говорил о своем взгляде на смысл древней русской истории и доказывал, что Русь стремилась к федерации, что федерация есть единственная плодотворная форма народной жизни.

К этому времени относятся самые капитальные труды и исследования Щапова. После издания его книги: “Раскол старообрядчества”, возбудивший внимание всей литературы, последовало: “Земство и раскол”, затем ряд статей по русской истории, раскиданных в журналах. Основою их был ряд монографий, входивших в общую канву чтений по русской истории. Г.Аристов их насчитывает до 14***) В статье “Сельский мир и мирской сход” (“Век” 1862 г. апрель; № 13 и 14) Щ. разъясняет круг действия русской общинной единицы управления древней России. Мир в волостях и селах был полноправный государь: как законодатель, он чинил указы, издавал заповеди или мирские уложения, даже по вопросам религиозным; он избирал земских голов, старост, судей и проч.; распоряжался земельными участками, отводил через своих выборных пустопорожние земли под усадьбу и под пашню; как полноправный хозяин, собирал деньги с волостных деревень и распоряжался ими; он непосредственно сносился с правительством через своих излюбленных, совещаясь меж себя, а старосты выполняли земские дела “во всех место”. С распространения власти московских царей на все областные земли, в волостях начал усиливаться приказно-правительственный элемент; мирское самоуправление больше и больше стало ограничиваться вмешательством волостей и их тиунов, кормленники царские нарушали земское право и мирской самосуд, и чинили продажи великие. Начался общий вопль против приказных и Иоанн IY велел опять волостям управляться чрез лиц излюбленных, по уставным грамотам сельских общин, “кому и как у них мочно”.

Выборные волостные земские судьи имели мирское полномочие контролировать суд приказных, царских судей, волостей, кормленников; мир посылал на суд приказных добрых судных мужей, особых доверенных своих людей, и мог казнить их в случае вины. Только при таком прижизненном и свободном саморазвитии богатых волостных сел, взыщется в захолустьях русских множество гибнущих теперь Посашковых, Ломоносовых, Кольцовых и т.д.

Мирской сход собирался в земской или в съездной избе, в судной избе или в трапезе церковной, и староста решал дело, “поговоря со всем миром”, сельские сходы соединялись в один общий волостной мирской сход. “Не распространяясь о том, говорит Щапов, какие вопросы крестьяне решали на мирских сходках, мы считаем важным сохранение извековечного принципа сходов, признание их к самодеятельности, самоуправлению”.

Точно также Щапов поместил в газете “Очерки” (№ № 2 и 3 за 1863 г.) статья по поводу разработки вопроса о земских учреждениях, по заглавием: “Заметка о самоуправлении”. Здесь он разъясняет исторически, что земство на Руси означает искони веков “весь поземельно-общинный союз, всю совокупность или массу народонаселения, связанного единством или географическою нераздельностью, цельностью занятой им земли, единством земских интересов и, как говорили наши предки, “любовью, советом и соединениям”, без различия членов, сословий и этнографического разнообразия. Народ представлял себя всегда братством, соединенным узами одной общей матери земли. По общности, всенародности земли и по нераздельности, цельности земства, – и круг или объем областной земской выборности и областных земских собраний вырабатывался цельный, обнимавший как города, так и уезды, и людей всех чинов городских и уездных, выборных, и мирских жилецких людей, духовных и торговых лиц, крестьян и инородцев.

С XYIII века, реформами Петра Великого, его преемников и Екатерины II радикально расстроена была изначальна естественно-историческая цельность земли; земля, уже всецело, отошла от народа к государству, стала “не общею питаною матерью земства”, а служебно-крепостною основою государства. Поземельная собственность сосредоточилась в руках сильного дворянства и сословное разделение земства дошло неизбежно до крайности, до замкнутости.

Теперь не одна земля должна быть источником производительности, предметом реальной, умственной и нравственной культуры, естественным условием общественной жизни и благосостояния народа, писал в это время историк. Теперь наука, литература, искусства составляют жизненную потребность земства; если земля есть экономическая сила, то и знание есть сила. Пора в 8-ми миллионах инородцев признать земские права наравне со всеми; каждое сословие имеет право на заявление перед законом своих самобытных интересов, на заботу о самосовершенствовании и удовлетворении своих нужд. Только при равноправном и дружном, всецелом и всеобъемлющем самовыражении всех составных самобытно-общественных сил, интересов, может быть истинный, разумно-человечный и, по возможности, ровный прогресс общества и народа”.

Для трудов этих подкладкою и поддержкою служила огромная эрудиция, накопленная Щаповым в целые годы страшной усидчивой работы в академии. От этих трудов противники Щапова и сам критик его Аристов не отнимают весьма важного значения. Если бы он остался последовательным на этой почве, а не изменил ей во второй петербургский период деятельности, он избег бы многих ошибок и на этом базис создал бы прочную “вечную работу”. Но пока он не был увлечен потоком других идей и направлений, он все-таки положил кирпичи для здания народно-областной истории и выразил несколько серьезных взглядов на склад русской жизни.

---

*) “Восточное Обозрение” 1884 г. , № 9, 10,13

**) Замечательно, что под провинцией столичник-централизотор всегда понимал только “губернское общество”: предводителя дворянства, помещиков, чиновников, губернских дам; народ же и народная жизнь исчезали в его представлении о провинции.

***) 1) Очерки славяно-русской мифологии; 2) очерки из истории народно-легендарно-эпического миросозерцания; 3) колонизация северо-восточной России; 4) очерки истории и культуры; 5) историко-географическое распределение русского народа; 6) историко-географические основы областного деления Великороссии; 7) историко-этнографический склад русского народонаселения; 8) взгляд на раскол и его земское значение; 9) экономическое состояние России в старинное время; 10) значение областного элемента в русской истории и конфедеративное устройство России; 11) самоуправление народное в древней России; 12) о древнем удельном периоде; 13) о русских земских соборах; 14) Великорусские области в смутное время; “Большая часть часть этих вопросов подробно была наследована и основательно решена Щапова” – говорит профессор Аристов. (А.П.Щапов, жизнь и сочинения, стр. 54).